Философия Гейне

Содержание.



Введение
1. Величайший поэт Германии.
2. Художник-революционер.

3. Старая, но вечно новая история.
4. «Масленица страсти».
5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.
Заключение.
Литература.



Введение.



  Все хорошие философы хороши по-разному, все  плохие  –  плохи  одинаково.
Гейне один из тех, кто не только покорил свое время, но и вторгся глубоко  в
будущее, став спутником духовной жизни человечества. О  нем  можно  сказать,
что ни до, ни после него не было поэта-философа,  сходного  с  ним,  хотя  у
него были и предки и потомки.  “Сам  Гейне,  оглядываясь  на  пройденный  им
путь, очень точно определил свое место в немецкой литературе”[1]. Он  назвал
себя последним поэтом романтизма и первым поэтом новой, революционной  школы
поэзии,  довершив  эту  самооценку  важным  признанием,   что   после   всех
сокрушительных ударов, нанесенных им христианско-рыцарскому  романтизму,  он
сам порой испытывал рецидивы томления по голубому цветку романтики,  правда,
в новой,  «предельно  дерзкой  форме  современного  юмора»,  который  должен
вобрать в  себя  все  лучшие  элементы  прошлого  Он  был  новатором  в  том
единственном смысле этого слова, который предполагает  органическое  слияние
традиций с новооткрытием.



1. Величайший поэт Германии.

  Останься Гейне  автором  одной  лишь  «Книги  песен»,  своего  лирического
первенца, он с полным правом вошел бы в круг величайших поэтов Германии.
    Вместе с тем этой романтической, хотя и  далеко  не  безобидной,  книгой
он, к удовольствию  ее  либеральных  поклонников,  ревнителей  общественного
спокойствия, не вызвал бы против себя  Столетней  войны,  отголоски  которой
слышны  еще  сегодня.  В  этой  ожесточенной  войне  кондотьеров  реакции  и
мракобесия, вроде Меттерниха и Геббельса, с кинжалом в одной руке и  факелом
в другой,  всегда  окружали  сонмы  вооруженных  перьями  подручных.  Втайне
вздыхая над страницами гейневских песен  о  любви,  соловьях  и  розах,  они
гласно предавали анафеме и распинали на  каждом  журнальном  кресте  «совсем
другого» Гейне — бунтовщика, врага  порядка,  хулителя  всего  «священного».
Одним  словом,  того  Гейне,  который,  презрев   обещанное   ему   всеобщее
благорасположение при жизни и бестревожный сон в могиле, когда  пришел  срок
социальных битв, отважно перевооружился, сменив «золотую лиру на  тугой  лук
и смертоносные стрелы».

                          Сверкать я молнией умею,
                          Так вы решили: я—не гром.
                          Как вы ошиблись! Я владею
                            И громовержца языком.

                       И только нужный час настанет,—
                         Я должен вас предостеречь:
                        Раскатом грома голос грянет,
                         Ударом грозным станет речь.

  Он с честью выполнил свой долг. “И когда в 1843 году  молодой  философ  и
революционер Карл  Маркс  впервые  встретился  с  маститым  и  прославленным
поэтом, он  мог  уже  видеть  в  нем  образец  того  типа  писателя,  какого
требовало время: они стали  друзьями  и  соратниками”[2].  По  свидетельству
Лафарга, «Гейне и Гете, которых Маркс в разговоре часто цитировал,  он  знал
наизусть». Он знал наизусть и цитировал не только громоподобные стихи  Гейне
той поры, когда дух его сатиры носился над  «хаосом»  немецкой  политической
поэзии и бунтовской философии, но и  тихогласные  мелодии  «Книги  песен»  и
«Новой весны».
    “Однажды Гейне сказал, что мир раскололся пополам, и трещина  прошла  по
его сердцу, сердцу  поэта,  которое  есть  центр  мира”[3].  В  самом  деле,
великому   философу   было   суждено   стать   средоточием    стремительной,
неустойчивой, переходной эпохи, когда в мире завершался цикл  антифеодальных
революций,  но  прежде  чем  капитализм  очистил  себе  дорогу  от  обломков
средневековья, он оказался перед лицом нового, им же  порожденного  врага  —
пролетариата,   единственно   революционного   класса,    который    угрожал
существованию самих основ  буржуазного  общества.  При  этом,  чем  ближе  к
поворотному моменту — революции 1848 года, тем  очевиднее  становился  отход
буржуазной  демократии  от  ее  прежней  революционности,  тем   решительнее
возвещала  о  себе  молодая,  созревшая  в   классовых   боях   пролетарская
демократия.
     Оказавшись  в  самом  водовороте  общеевропейских  событий  и   идейных
волнений, Гейне,  обладавший  отзывчивым  сердцем  поэта,  прозорливым  умом
мыслителя и острейшим пером мастера,  чувствовал  сильнее,  понимал  глубже,
видел дальше всех своих немецких сверстников и сумел с  большей  мощью,  чем
все они вместе, отразить свой век, его величие и слабости и в то же время  с
покоряющей откровенностью раскрыть противоречивый мир собственной  души,  ее
взлеты и падения, радости и муки. Он никогда не выжидал, когда  события  или
новые идеи отодвинутся на достаточное расстояние, чтобы их можно  было,  как
большую картину, рассмотреть издалека. Стремясь идти  в  авангарде  времени,
он умел схватывать  существеннейшие  приметы  и  самое  дыхание  каждодневно
творимой истории.


2. Художник-революционер.

    Во всем, что писал Гейне, от нежной  песни  до  газетной  статьи,  кипит
мощный поток лиризма, звучит голос  внутренне  раскованной,  познавшей  себя
личности, художника-революционера, который, говоря о  времени,  не  прячется
за его широкой спиной, но с сознанием своего права говорит и  о  себе,  кого
оно избрало своим певцом, глашатаем и судьей. Свое оружие —  слово  —  Гейне
недаром   назвал   «певучим   пламенем»:   это   пламя,   которое,   подобно
естественному огню, и светит, и греет, и сжигает.
    С этим связано еще одно счастливейшее  свойство  философского  дарования
Гейне: в своей поэзии  он  с  удивительной  последовательностью  и  полнотой
воплотил не только все этапы целой исторической эпохи,  но  и  все  возрасты
собственной жизни: юность, зрелость, старость в их  неподдельной  физической
и духовной сущности; причем, не однажды, особенно в  стихах  последних  лет,
когда Гейне был уже неизлечимо болен, он поднимался до подлинного  трагизма,
но зато никогда не казался смешным или жалким, как это бывает  с  теми,  кто
тщится предстать в возрасте давно пережитом или еще не близком.  Сознание  и
чувства Гейне, нередко спорившие друг  с  другом  в  решении  этой  огромной
задачи — поэтического воссоздания  жизни  художника,  дружно  трудились  над
тем, чтобы он неизменно оставался  самим  собой.  Справедливо  писал  Генрих
Манн, что «когда к истрепанным томикам Гейне обращается зрелый  человек,  он
находит в нем зрелого человека, как юноша находит в нем  юношу,  ибо  каждый
возраст одинаково ему присущ и узнает себя в нем».
Своей «лирической юностью» называл Гейне «Книгу песен» (1827) —  поэтическую
хронику  его  первого  творческого  десятилетия.  Создавалась  она  в   годы
жестокой реакции, сковавшей,  после  крушения  наполеоновской  империи,  все
европейские  страны,  в  особенности  отсталую   полуфеодальную   дворянско-
поповско-чиновничью Германию.
 С самого начала работы над будущей книгой  Гейне  сознательно  ставил  себе
цель  быть  оригинальным,  выработать  свой  поэтическо-философский   стиль.
Разъясняя в одной ранней статье свое представление о романтизме,  он  бросил
вызов реакционным романтикам, выдвинув два радикальных  требования:  изгнать
из поэзии христианско-рыцарский  дух  и  отказаться  от  смутной,  туманной,
призрачной образной формы.  «Образы,  которым  надлежит  вызывать  подлинные
романтические чувства, должны быть столь  же  прозрачны  и  столь  же  четко
очерчены, как и образы  пластической  поэзии».  “Вся  «Книга  песен»  станет
широкой ареной борьбы Гейне за демократический романтизм”[4].
   Обычно принято говорить о мрачном тоне  «Книги  песен»  и  пессимизме  ее
автора. Спора нет, свинцовые тучи «арестованного  времени»  не  прошли  мимо
Гейне,  и  черная  тень  их  лежит  на   его   стихах.   Стихотворный   цикл
«Сновидения», которым открывается первый раздел  —  «Юношеские  страдания»,—
не   только   дань   начинающего   поэта   традиции   немецких   романтиков,
рассматривавших мир сквозь кошмарно-фантастическую призму  ночной  мглы,  но
живой стон одинокой, бесприютной, оскорбленной души философа-плебея.
    Сквозной темой книги, ее ведущей  осью  является  неразделенная  любовь.
Строгий  отбор  поэтического  материала   и   вдумчивое   его   расположение
превратили стихотворный сборник в своеобразную  лирическую  повесть,  внешне
завершенную, внутренне единую и динамичную,  в  которой  каждый  из  четырех
разделов  ощущается  как  ступень   в   развитии   любовного   сюжета,   как
стремительное восхождение всей поэтической системы к просторам  реализма.  С
каждой страницей «повести» все  отчетливей  проступает  живой,  многогранный
образ ее лирического героя. Не беспечно веселый подмастерье народной  песни,
ставшей  животворным  источником   гейневской   философии,   а   современный
образованный и мыслящий молодой человек смотрит на нас широко раскрытыми  то
печальными, то озорными глазами,  юноша  с  пылким  и  беспокойным  сердцем,
распахнутым и для радости  бытия,  и  для  чужого  горя,  сердцем,  жаждущим
счастья и борьбы, но обреченным на одиночество и  страдания  в  этом  темном
филистерском царстве господ и рабов.
   Сходство между героем и его творцом очевидно, ибо  философ  создавал  его
по собственному образу и подобию. Обоим тесно и душно в мире, где  справляют
свой маскарад «рыцари, монахи, государи». Оба хотели бы бороться, но еще  не
свершились желанные сроки: вокруг — сумерки, страх и безмолвие. Оба парят  в
небе сладостно-утешительной мечты, но это романтическое  небо  —  иллюзорное
убежище для слабых духом, золотой сон с безрадостным пробуждением.
    Остается любовь — неотчуждаемый дар молодости; остается  упоение  хмелем
первой, чистой страсти, со  смехом и слезами,  горькой  радостью  и  светлой
скорбью, — всем, что люди называют счастьем.
Но в этом мире и любовь — трагедия. Она заключается не в том, что ныне,  как
тысячу лет назад, действует стихийный закон естества, когда

                            Юноша девушку любит,
                            А ей полюбился другой
                          Но тот — не ее, а другую
                            Назвал своей дорогой


                         За первого встречного замуж

                            Девушка с горя идет,

                           А юноша тяжко страдает,

                          Спасенья нигде не найдет.

                     3. Старая, но вечно новая история.
  Старая, но вечно новая история. С каждым она хоть раз в  жизни  случилась,
и поэтому лирический рассказ о  ней заставляет сердце  одного  дрогнуть  еще
не утихшей болью, сердце другого  —  грустью  ожившего  воспоминания.  “Себе
самому и всем жертвам этого недуга Гейне в таком случае дает простой  совет:
забудь ее и полюби другую"[5]. Вот если  недуг  повторился,  тогда  это  уже
горе, но  и  против  него  есть  лекарство:  посмейся  над  собой,  дай  ему
раствориться в смехе:

                        Тот, кто любит в первый раз,
                        Хоть несчастливо, тот — бог;
                            А кто любит во второй
                          Безнадежно, тот — дурак.


                          Я — дурак такой: люблю я


                             Без надежды вновь.

                    Смеются Солнце, месяц, звезды, с ними

                             Я смеюсь — и умираю



   С  другой  стороны,  в  голове  влюбленного  философа-поэта,   опьяненной
близостью «милой», соловьиной  ночью,  ароматом  цветов,  бьется  мучительно
трезвая мысль, что между ним, простолюдином, и  его  «жестокой»  избранницей