Противостояние Александру Блоку в творчестве Николая Гумилева
[pic]
Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью не доволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я
каждого счастливым сделать волен.
Пусть он придет, я расскажу ему
Про девушку с зелеными глазами,
Про голубую утреннюю тьму,
Пронзенную лучами и стихами.
Пусть он придет! Я должен рассказать,
Я
должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
А
если все-таки он не поймет,
Мою прекрасную не примет веру
И
будет жаловаться в свой черед
На мировую скорбь, на боль - к барьеру!
Н. Гумилев
Николай Степанович Гумилев родился в 1886 году в Кронштадте в семье
корабельного врача. В 1906 году он окончил Николаевскую Царскосельскую
гимназию.
Первое стихотворение Гумилева «Я в лес бежал из городов...» было
опубликовано в 1902 году в «Тифлисском листке», а первая книга стихов «Путь
конквистадоров» - в 1905 году. С тех пор поэтические сборники следовали
один за другим: 1908 год - «Романтические цветы», 1910 год - «Жемчуга»,
1912 год - «Чужое небо», 1916 год - «Колчан», 1918 год - «Костер»,
«Фарфоровый павильон» и поэма «Мик», 1921 год - «Шатер», «Огненный столп».
«Темно-зеленая, чуть тронутая позолотой книжка, скорей даже тетрадка
Н. Гумилева прочитывается быстро. Вы выпиваете её, как глоток зеленого
шартреза», - писал Ин. Анненский в своей рецензии на «Романтические цветы».
Однако каждая публикация Гумилева резко критиковалась современниками.
Так, Вяч. Вс. Иванов рекомендовал читателям не обставлять знакомство с ним
«академически, в хронологическом порядке первых сборников, которые могут
только от него оттолкнуть...». Он предлагает сразу открыть «Огненный
столп», начиная разговор непосредственно с «Заблудившегося трамвая» -
самого знаменитого стихотворения книги, и в дальнейшем останавливаясь
исключительно на позднем Гумилеве, его связях как с русской, так и с
мировой культурой.
Интересно, что стихотворение «Заблудившийся трамвай» содержит не
только пророчество о собственной смерти («Голову срезал палач и мне»), но,
возможно, и предвидение обстоятельств своего «дела». Тема Машеньки, Гринева
и Императрицы («Как ты стонала в своей светлице, я же с напудренною косой
шел представляться Императрице и не увиделся
вновь с тобой») вводит в стихотворение мотив
л о ж н о г о обвинения в участии в замыслах бунтовщиков. Обвинения,
которое уже никто не в силах отвести.
Вяч. Иванов, с легкостью перемещаясь вслед за своим героем во времени
и пространстве, естественно, касается и отношений Гумилева с русским
символизмом, с Блоком в частности. Однако тщательно фиксируя и подробно
разбирая совпадения между этими двумя поэтами, Иванов почему-то оставляет в
стороне полемику между ними, в последние годы особенно напряженную. И
интересную читателям прежде всего потому, что именно в этой полемике
Гумилев обретает отчетливый гражданский темперамент, в чем ему принято - с
легкой руки того же Блока - решительно отказывать.
Считая Блока величайшим современным поэтом, без сомненья учась у него,
Гумилев в то же время был резко не согласен с целым комплексом важнейших
блоковских идей, получивших завершение после революции. И это несогласие
выплескивалось не только в прямые, спонтанно вспыхивающие споры, о которых
в один голос вспоминают современники, но и в стихи, потом составившие
«Огненный столп». Например, гумилевское «Шестое чувство» непосредственно
сталкивается с блоковской статьей «Крушение гуманизма»: и у Блока, и у
Гумилева речь идет о возникновении «новой человеческой породы», и у того, и
у другого - о рождении «человека - артиста». Однако сама операция мыслится
абсолютно по-разному. Если у Блока это кровавый, революционный акт, то у
Гумилева - длительный эволюционный процесс: «Так век за веком - скоро ли,
Господь?..». И если у Блока все творится острым «ножичком» двенадцати, то у
Гумилева - соответственно - деликатным «скальпелем природы и
искусства».
Этот политический, в сущности, спор возникает не сам по себе, а
вырастает из спора эстетического, давнего спора акмеизма и символизма.
Гумилев был приверженцем идей акмеизма (от греч. a k m e - высшая
степень чего-либо, цветущая сила) - течения в русской поэзии 1910-х гг.
Акмеизм провозгласил освобождение поэзии от символистских порывов к
«идеальному», от многозначности и текучести образов, усложненной
метафоричности, возврат к материальному миру, предмету, стихии «естества»,
точному значению слова. Этому течению присущи модернистские мотивы,
склонность к эстетизму, камерности, поэтизации чувств первозданного
человека. Приверженцами акмеизма были также С. Городецкий,
М. Кузмин, ранние А. Ахматова, О. Мандельштам.
Символизм, сторонником которого был А. Блок, представляет собой
направление в европейском и русском искусстве 1870-1910-х гг.,
сосредоточенное преимущественно на художественном выражении посредством
символа (как многозначно-иносказательного и логически непроницаемого
образа) и идей, находящихся за пределами чувственного восприятия. Главные
представители символизма в литературе - А. Белый,
Вяч. Иванов, Ф. Сологуб.
Если у Блока недостаток духовности связан с тлетворным влиянием
«старого» мира, «обескрылевшего и отзвучавшего», а потому и подлежащего
уничтожению, то у Гумилева все объясняется (и извиняется) как раз
«молодостью» мира, не реализовавшего еще своего потенциала и требующего в
силу этого терпенья и труда.
В «Чужом небе», самой своей акмеистской книжке, воодушевленно
утверждая собственный поэтический характер, тщательно выстраивая систему
координат, четко определяясь в симпатиях и антипатиях, Гумилев находит силы
на мгновение остановиться. Остановиться в разгаре этих хлопот, чтобы
задуматься о правомерности только что рожденного лирического героя -
«сильного, злого, веселого». Правомерности с точки зрения традиции, не
литературной, конечно, а христианской. Стихотворение «Отрывок» («Христос
сказал: убогие блаженны, завиден рок слепцов, калек и нищих...») отражает
эти раздумья. Резко выделяясь медлительной, тяжелой интонацией на фоне
брызжущих весельем стихов «Чужого неба», стихотворение как бы дает толчок
той незаметной поначалу, но неуклонной переориентации, что происходит в
поэзии Гумилева.
Цветение не только плоти, но в первую очередь духа («Расцветает дух,
как роза мая, как огонь, он разрывает тьму, тело, ничего не понимая, слепо
повинуется ему») будет все более занимать поэта, становясь темой многих
поздних стихов, в одном из которых Гумилев непосредственно приходит к
церковным дверям:
«Я дверь толкнул. Мне ясно было, -
Здесь не откажут пришлецу,
Так может мертвый лечь в могилу,
Так может сын войти к отцу...»
Приходит тогда, когда Блок от церковных дверей, по сути, уходит,
утверждая в «Крушении гуманизма», что «музыка», явственно им различимая,
«противопо-ложна привычным для нас мелодиям об истине, добре и красоте». То
есть как раз тем мелодиям, которым с волнением Гумилев внимает в
«евангелической церкви»:
«А снизу шум взносился многий,
То пела за скамьей скамья,
И был пред ними некто строгий,
Читавший книгу Бытия.
И в тот же самый миг безмерность
Мне в грудь плеснула, как волна,
И понял я, что достоверность
Теперь навек обретена».
Но, собственно, этим «мелодиям» Гумилев внимал и раньше. Ими
определялось неустанное движение его поэтического характера, та «смена
душ», о которой говорится в стихотворении «Память». Ими же исподволь
внушено и представление о человеческой и поэтической миссии:
«Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о Славе Отчей,
Как на небесах, и на земле@».
И это образ, образ «храма, восстающего во мгле», видится прямой
альтернативой той разрушительной стихии, которую восславил Блок.
Внимательное чтение гумилевских сборников убеждает, что поэт имел
сложившуюся концепцию русской и европейской жизни, в отсутствии которой
упрекал его А. Блок в своей антиакмеистской и антигумилевской статье «Без
божества, без вдохновенья» (1921). Концепция Гумилева, однако, расходилась
с общесимволистской. Чтобы это понять, достаточно сопоставить «Итальянские
стихи» Блока с «итальянскими» стихотворениями Гумилева, вошедшими в состав
его сборника «Колчан» (1916). Даже удивительно, как одна и та же реальность
- Италия начала века (Блок посетил ее в 1909, а Гумилев - в 1912 году) - по-
разному отозвалась в стихах двух поэтов. Так, если Блоку в лице современной
Италии видится страшный, отвратительный распад:
О, Bella, смейся над собою,
Уж не прекрасна больше ты !
Гнилой морщиной гробовою
Искажены твои черты !
то Гумилеву, напротив, Италия ударяет в глаза своей яркостью, блеском -
словом, избытком жизненных сил:
Как эмаль, сверкает море,
И багряные закаты
На готическом соборе
Словно гарпии, крылаты,
ослепляет красотою закатов, конечно не метафорических, а реальных, но все
равно полемичных по отношению к еще не сформулированной, но уже носящейся в
воздухе метафоре «заката Европы».
И если Блок, бродя по улицам Флоренции, все время наталкивается на
зловещие признаки вырождения культуры в «цивилизацию»:
Хрипят твои автомобили,
Твои уродливы дома,
Всеевропейской желтой пыли
Ты предала себя сама !
то Гумилев как раз весело сетует на «нецивилизованность»:
Но какой античной грязью
Полон город, и не вдруг
К золотому безобразью
Нас приучит буйный юг.
Но главная разница - в интонации. У Блока здесь - раздраженная, у
Гумилева и здесь, и в остальных стихотворениях итальянского цикла -
неизменно веселая.
Типичного для символистов контраста между былым расцветом Европы,
запечатленным в твореньях старых мастеров, и ее нынешним суетным днем
поэзия Гумилева не знает. Зато она знает другой контраст, не менее глубокий
и не менее болезненный, - контраст между Европой и Россией. «Русские»
стихотворения, которыми переслоены в «Колчане» «итальянские», выделяются на
их фоне своей неизбывной грустью.
Того, чего больше всего боялись, чего не хотели и все-таки
обнаруживали в России символисты - ее стремительное «обуржуазивание»,
особенно явственное в больших городах, как раз этого-то и не видит Гумилев.
В его поэзии вообще нет русских городов, даже их названий. Города как бы